Приступая к Причастию Святых Божественных Христовых Тайн, каждый из нас молится, чтобы не причаститься недостойно, неподготовленно не принять Честное Тело Господа и Святую Его Кровь. Скрестив руки на груди, пока хор поет «Тело Христово приимите…» и очередь причастников движется к Чаше, каждый своими словами молитвенно обращается к Богу, прося «сотворить его достойна» Причастия Страшной Жертвы во оставление, а не во умножение грехов. Какие это дивные минуты, особенно по воскресным дням, когда, прочитав еще накануне все положенное ко Причастию правило, мы как бы наедине предстоим Господу, тем не менее, находясь среди таких же как и мы, готовящихся подойти к священнику, и молимся почти как в детстве, своими бесхитростными словами, а то и без слов, лишь взглядом душевных очей умоляя Владыку всех не опалить нас Своей любовью по грехам нашим, но войти в наш дом, и вечерять с нами… Очередь движется, с каждым новым причастником все укорачиваясь, сердце горит все сильнее и лишь у самой Чаши останавливается и как бы со стороны в молчании созерцает то, чего не может понять разум — тварь причащается Творца, и кто может уразуметь это?На мой взгляд, эти последние минуты до Причастия намного более исполнены живою молитвой, чем те час-полтора, что мы проводим дома за чтением положенных канонов. Там слова привычны и, к сожалению, зачастую начинают просто механически проговариваться, слагаясь в целые тропари, песни, незаметно правило подходит к концу, а мы и молиться еще толком не начинали. Здесь не то, здесь страшно приступать ко Христу недостойно — «Огнь бо есть, недостойныя попаляяй» — а времени не осталось, и душа интуитивно тянется, как испуганное дитя, к Тому, Кто один лишь и может сотворить нас достойными, не по нашим заслугам, но единственно по Своей благодати, видя одно только наше желание быть вместе с Ним. Живет молитва — живы будем и мы.
Но обращал ли кто внимание, что иногда творится в храме в большие праздники, особенно за архиерейским богослужением? Пока закрыты врата, все еще похоже на собрание молящихся, но что происходит, когда диакон выносит Дары и провозглашает: «Со страхом Божиим и верою приступите!»? Еще не вышел Владыка, а народ уже нахлынул вперед, и потихоньку начинается то. что в простонародье мудро называется базарной давкой. Каждый человек понимает, что для того, чтобы избежать суеты, нужно пройти в первых рядах причастников, оставив суету позади себя, но когда все сразу понимают то же, что и один, получается результат, прямо противоположный желаемому,— люди пытаются найти свое место в очереди и не находят, потому что вся очередь, опасаясь раствориться в толпе, все это время тщетно пытается найти саму себя.
Тогда из Царских врат выходят еще двое священников с потирами. По логике вещей, теперь причащаться можно в три раза быстрее, но опять мы видим странную картину: в центре, где стоит Архиерей, зачастую по-прежнему негде упасть яблоку, а по бокам, как бы нехотя и сомневаясь в правильности выбора топчутся люди со взорами, устремленными на Владыку, причащающего тех, кому «повезло» несколько больше, чем остальным…
Конечно, здесь намеренно несколько сгущены краски, и все не так уж и плохо, как может показаться, но факт остается фактом — ни о какой молитве в такой ситуации вопрос скорее всего в принципе не ставится. Здесь больше думаешь, как бы не затеряться в толпе, как бы не ушел Владыка, и еще много-много этих самых разных «как бы», которые приличны больше в старорежимной очереди за колбасой, чем в Божием храме за литургией. После такого Причастия зачастую и не остается памяти о том, что произошло, и весь последующий день как бы по инерции продолжается эта самая «благая суета во спасение», а на душе остается непонятная обида, как будто ребенку вместо веселого дня рождения с гостями и тортом, разрешили погулять на полчаса дольше обычного и подарили одну конфету.
Ладно, обойдем стороною суету, этот более социальный, чем личный порок, но хотелось бы все-таки поподробнее рассмотреть такой довольно нередкий случай, когда человек, приближаясь к Чаше в руках рядового священника, вдруг резко сворачивает в сторону, ныряя в толпу причастников, ожидающих своей очереди к Владыке. Что это? Погоня за «сугубой» благодатью? Или пренебрежение иереем, который почему-то менее свят или, наоборот, более грешен, чем Архиерей? Или это желание «засветиться» перед высшим начальством?
Нужно ли разбирать, как жалко состояние той души, которая в храм Господень приносит мирской дух честолюбия и подхалимства? Утомленный Владыка, может, лишь мельком и взглянет на лицо подходящего, а тому уже мнятся похвальные грамоты за примерную христианскую жизнь и всяческие льготы и повышения на работе.
А как, пренебрегая «своим» батюшкой сегодня, завтра приходить к нему на исповедь, когда праздники кончатся и начнутся обычные трудовые будни? Как потом смотреть ему в добрые и усталые глаза, если сейчас мы отворачиваемся в сторону «более святого» Архиерея в надежде получить «более высокую дозу» благодати, которой мы себя считаем по праву достойными?
Или, может быть, из Чаши в руках Владыки мы приобщимся других Тела и Крови? Или же мы разделяем Христово Тело, мол, это вот Христово, а это более Христово Тело. Это более, а это менее истинное?
А как же молитва, которая читается сразу после выноса Святых Тайн? «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от нихже первый есмь аз»? Как сказал один из выдающихся проповедников нашего времени, митрополит Антоний Сурожский: «Каждый раз, когда мы приступаем к Причастию, мы говорим Господу, что мы приходим к Нему, как к Спасителю грешников, и говорим тоже, что считаем себя величайшими из всех грешников. Сколько правды в том, что мы говорим?.. Когда мы приступаем к Причастию и произносим эти слова, повторяем ли мы их просто потому, что они написаны в книжке, или же мы действительно осознаем, что мы грешники, сознаем ли мы, сколько нам дано от Бога и как мало плодов мы приносим? И вот только если мы со всей остротой и ясностью видим контраст между всем, что было возможно,— всем, что и сейчас еще возможно, и тем, что есть, мы можем честно произнести эти слова: «от нихже первый есмь аз». Задумаемся над этими словами, потому что Богу в молитве мы не можем говорить вежливых слов, слов пустой благовоспитанности. То, что мы Ему говорим, должно быть правдой и каждая наша молитва должна быть пробным камнем правдивости и нашей совести и нашей жизни».
Но о какой же правдивости может идти речь, когда, считая себя на словах грешнее всех, мы, тем не менее, претендуем на какие-то, пусть даже и мнимые привилегии. Сами-то дрянь дрянью, а все туда же — «несьмы, якоже прочие человецы», как говорил святой Амвросий Оптинский.
Что же, болезнь каждого члена Церкви вместе с тем — болезнь и всей Церкви, поэтому всмотримся в себя, как мы молимся, как причащаемся, как вообще живем на белом свете от Причастия до Причастия, чтобы не оказаться потом виноватыми еще и в разрушении Тела Церкви в то время, когда остальные были заняты его созиданием. Осознать это однажды немного страшно, но необходимо — после того, как крещением мы вошли в общество верных, наши грехи, как, впрочем, и вся наша жизнь уже не будут больше исключительно нашими. Вся Церковь, с которой мы связаны незримыми нитями благодати, теперь тоже будет немного «пачкаться», когда запачкаемся мы, и наоборот, немного светлеть с нашим покаянием, и мы каждый будем в ответе за то, в каком состоянии сегодня находится она. И в таинстве Евхаристии причащаемся Христовых Тела и Крови не одни мы — вместе с нами и вся Церковь подходит к Чаше, остановимся же на минутку, если возможно, и послушаем, есть ли в сердце та тишина, которая позволит со страхом и верою, а не с суетой и смятением приступить к страшным Христовым Тайнам. А если же ее почему-то нет, этой тишины,— то у нас еще есть та минутка, когда очередь причастников с руками на груди медленно продвигается вперед, а хор повторяет и повторяет знакомые для всех слова: «Тело Христово приимите, Источника бессмертнаго вкусите».
Священник Димитрий Васильев
vocerkovlenie.ru