«Постимся постом, приятным, благоугодным Господеви: истинный пост есть злых отчуждение, воздержание языка, ярости отложение, похотей отлучение, оглаголания, лжи и клятвопреступления. Сих оскудение пост истинный есть и благоприятный»

И что же открывается ему тогда? Многое… И в частности — то, что львиная доля его падений так или иначе сопряжена с невоздержанием языка. Языком грешить «легче» и «удобнее» всего: для того, чтобы совершить какой-то грех самым делом, подчас бывают нужны какие-то определенные обстоятельства, условия, усилия, наконец, а язык — он всегда при нас. И что проще, чем кого-то походя осудить, кого-то по нерассудительности, а то и намеренно даже, оклеветать, кому-то грубо ответить, кому-то солгать? Или суесловить, пустословить, терять счет произнесенным словам и собственно нить разговора?

Подводишь вечером итог прожитого дня и приходишь в уныние от невозможности разобраться во всем тобою сказанном: что верно, что неверно, что правда, что неправда, что хорошо, а что худо. И все оттого, что слишком много слов. Воистину прав был тот отец, который говаривал: «Не умножай словес твоих, чтобы не умножились грехи твои». И не только потому, что среди слов наших слишком много слов греховных, но и потому, что вообще «в многословии не избежишь греха». Многоглаголание рассеивает, обессиливает, не позволяет трезво оценить себя самого и ту ситуацию, в которой находишься. А все вышеисчисленное естественным образом обуславливает множество падений — мелких, «повседневных», порой же и весьма серьезных.

Осуждение, неразрывно связанное с многословием, лишает нас помощи Божией. Благодать отступает, и человек получает замечательную возможность увидеть себя, каков он есть, когда не покрывает и не уберегает его от преткновений милость Господня. Это, наверное, и подразумевал преподобный Антоний Великий, когда предостерегал: «Бог дотоле хранит тебя, доколе ты хранишь уста свои».

Но даже если, многословя, и удается человеку каким-то чудом избежать осуждения, злословия, намеренной или ненамеренной лжи, то было бы серьезной ошибкой считать, что ничего худого в нем тогда нет. Многие слова наши на самом деле бывают рождены гнездящимися в нашем сердце гордостью, тщеславием и самолюбием и, произнесенные, в свою очередь питают и укрепляют эти страсти в нас. И сверх того — многословие опустошает, оно уподобляет человека дому, в котором окна и двери всегда нараспашку, отчего не удерживается в нем тепло, как его ни топи. Кому не знакомо: помолился, умилилось сердце, согрелось, а потом разболтался с кем-то, и все — ни умиления, ни тепла как не бывало. И начинай все сначала, с нуля.

Вот почему обращает наше внимание «главная стихира» Святой Четыредесятницы на то, что, помимо прочего, «пост истинный есть… воздержание языка»: без него, значит, не получится ничего, не будет наш пост ни приятен, ни благоугоден.

Но что же делать с собой, точнее, со своим языком, который, по апостолу Иакову, есть «неудержимое зло» (Иак. 3:8), который привык к необузданной, неограниченной свободе? С тем самым языком, о котором писал где-то в письмах своих святитель Феофан, что хорошо было бы приспособить к нему машинку специальную, чтобы как только скажет он слово лишнее, так сразу колола она его чем-то острым…

Нет, к сожалению, такой машинки. И выходит, что бороться с «неудержимым злом» нам нужно самим. И на эту борьбу явно не хватит немощных человеческих сил, но потребна тут помощь Божия, иначе зачем бы такой великий муж, как царь и пророк Давид, молил в сокрушении сердечном: «Положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устнах моих» (Пс. 140:3). Ведь неслучайно мы постоянно слышим эти псаломские стихи за вечерним богослужением в храме, неслучайно и постом звучат они, с особенной силой воздействуя на душу нашу, во время литургии Преждеосвященных Даров. Значит, и для нас эти слова псалмопевца должны стать нашей собственной, личной молитвой.

Но и от себя нужно обязательно приложить нечто — тот труд, без которого и Господь нам не поможет, без которого не к чему будет в нас привиться благодати Божией. Есть у преподобного Иоанна Лествичника такой совет, ценность и полезность которого для всех, от своего языка страдающих, невозможно переоценить. «Чтобы удержать в себе гнев,— учит он,— не размыкай уст твоих». То есть, что бы ни творилось у тебя в душе, что бы ни рвалось наружу, постарайся промолчать, отнесись к этому как к самой важной своей в этот момент задаче. Перетерпи, а после будет легче: есть такой духовный закон, согласно коему страсть, которой ты раз, другой, третий не дал ходу, постепенно слабеет и изнемогает, и многословие тут не исключение.

Есть, наряду с этим советом, и одно замечательное правило: не говорить, не подумав о цели, которой ты хочешь посредством сказанного достигнуть, не задавшись вопросом, а нужно ли в принципе это слово, полезно ли оно тебе и окружающим, и, главное, угодно ли Богу. Оно, принятое и соблюдаемое, оказывает отучающемуся от многословия огромную помощь.

Бывает, конечно, и так, что человек настолько привык к празднословию и пустословию, что что бы он ни делал, слова все рвутся и рвутся наружу: стоит сказать одно по необходимости, как другие непроизвольно следуют за ним безо всякой уже действительной надобности. И тут, наверное, пригодится «рецепт», который приберегал для некоторых своих духовных чад схиигумен Савва (Остапенко): он давал особо нуждающимся в этом послушание — не произносить в день более 33 слов. И помогало! Так что и разрешенные уже от такой своеобразной епитимьи, почувствовав от нее пользу, поняв на опыте, что значит «слова расточают, а молчание собирает», сами просили ее продлить. Не всегда, разумеется, это возможно и по обстоятельствам жизни, и по обязанностям на работе, однако взять на себя на какое-то время с благословения духовника правило говорить как можно меньше, исключительно по необходимости, а какие-то часы (или даже дни) проводить в совершенном молчании — можно. И результат обязательно будет.

А еще будет он, если в нашем сердце начертается то, что объясняли когда-то давным-давно своему ученику авве Дорофею его преподобные наставники Варсанофий и Иоанн: «Ты потому так много говоришь, что не познал еще происходящего от многословия вреда». Вред этот — разорение всего, что так мучительно, столькими потами и скорбями мы созидаем, разорение нашей доброй христианской жизни. Появится досада на многословие, появится к нему неприязнь и даже ненависть — и оно постепенно уйдет из нашей жизни, как и говорил победивший многословие авва Дорофей: «страсть, которую душа возненавидит, не пребывает в ней долго».